Юрий Долгушин - ГЧ [Генератор чудес]

— Результаты анализа вы видели?

— Конечно. Никаких изменений в сравнении с анализом, произведенным перед облучением, не оказалось, если не считать гибели бактерий и очень незначительной потери влаги. Проба была герметически закупорена.

Ридан оживлялся все больше.

— Позвольте… Если это так… А вы уверены, Николай Арсентьевич, что вас не надули эти самые пищевики?

— Не думаю. Да это и не важно.

— Как?!

— Видите ли… я ведь и сам кое-какие опыты проделал. Такого результата, как у пищевиков, я, правда, не получил, но зато убедился в двух основных положениях. Во-первых, тщательным подбором условий облучения — волны, мощности генератора, экспозиции — можно сравнительно легко добиться полного уничтожения бактерий, в том числе и всех гнилостных. А, во-вторых, мне во многих случаях удавалось сильно задержать течение химических процессов, которые приводят к распаду. По-видимому, высокочастотное поле действует каким-то образом на ферменты, вызывающие эти реакции. И я не удивлюсь, если окажется, что таким путем можно вовсе прекратить реакции распада. Так что эффект пищевиков принципиально вполне реален.

Профессор Ридан был явно взволнован.

— А вы знаете, какова была степень свежести мяса в этом опыте?

— Оно было доставлено с бойни в холодильной машине при температуре около четырех градусов выше нуля. Подверглось облучению через час сорок минут после убоя.

— Так ведь это была живая ткань! Вы понимаете? Не «свежая», а живая!

— Почему живая? — недоумевал Николай. Он видел, что от огорчения, вызванного началом разговора, у Ридана не осталось и следа. Профессор был захвачен какой-то новой идеей, очевидно, только что возникшей у него под влиянием рассказа Николая.

— Потому, что она ничем не отличалась от живой, и если бы это был не кусок мяса, а какой-нибудь целый орган животного, то его можно было бы снова приживить к организму, водворить на место такого же, но испорченного органа у другого животного и он продолжал бы функционировать через двадцать три дня после изъятия! Теперь вы чувствуете, в чем дело? Впрочем, скажите, вы знаете что-нибудь о так называемом «переживании» органов или тканей?

— Нет, ничего не знаю.

— Так слушайте. Сейчас вы увидите, почему меня воодушевил ваш рассказ о консервировании. Вы, конечно, понимаете, что меня интересуют не консервы для кухни…

Николай уже понимал, что дело налаживается как нельзя лучше: задача, поставленная наркомом, была для профессора, очевидно, не менее важна, чем восстановление «ГЧ». Значит, они могут вместе провести эту работу!

— Знаете ли вы, — продолжал Ридан, — что около девяноста процентов людей умирает не потому, что их организм неспособен больше жить, а только оттого, что какой-нибудь орган вышел из строя, испортился или не успел приспособиться к изменившимся почему-либо условиям. Здоровый, вполне жизнеспособный организм перестает жить только потому, скажем, что испортился какой-нибудь клапан в сердце или закупорилась артерия. И вот врач констатирует смерть.

«Смерть»! Мы привыкли к тому, что если жизнь в организме замерла, остановилась хотя бы на минуту, то это конец, смерть. Чепуха! То, что обычно «констатирует» врач, есть только остановка. Тут трудно удержаться от избитого, но замечательного сравнения Бахметьева: живой, действующий организм — это идущие часы. Остановим маятник — часы стоят, несмотря на достаточный запас энергии, накопленный в заведенной пружине. И они никогда больше не пойдут, если мы не толкнем маятник. А толкнем — они снова идут, так же как прежде. То же самое с организмом, который «остановился». Его клетки перестали получать питание, кислород, начали голодать и задыхаться и потому прекратили работу. Но они совсем не «мертвы». Стоит только восстановить нормальные условия температуры, питания, дыхания — и клетки снова будут работать.

— Неужели это так?!

— Ну, конечно! Опыты над изолированными органами разоблачили эту «ложную смерть». Нам пришлось целиком отказаться от такого, освященного веками «незыблемого» представления, как ненарушимость, неделимость организма. Это оказалось заблуждением. Несмотря на всю связанность и величайшую координированность в своих функциях, все органы животного в то же время чрезвычайно автономны и вполне могут существовать и действовать вне организма. Оказалось даже, что они довольно неприхотливы и нормально работают даже в том случае, когда условия, в которые мы их переносим, только приблизительно сходны с естественными условиями в живом теле… Сомневаетесь? — прервал он себя, заметив непроизвольное движение протеста на лице Николая. — Да, «непосвященным» трудно представить себе это. Слишком сильны традиции в наших представлениях. Однако все именно так, как я говорю. Хотите убедиться?

— Как? — опешил Николай.

— Очень просто. Я покажу вам это. Идемте в лабораторию.

Николай быстро поднялся. Ридан вдруг затих и несколько мгновений был неподвижен. Потом он взял связку ключей и молча стал перебирать ее, подыскивая нужный ключ. Казалось, он не решается выполнить свое обещание. Николай заметил это колебание.

— Может быть, это неудобно сейчас?

— Нет… Я думал о том, что не все можно видеть. Идемте.

В «свинцовой» лаборатории, где уже раньше побывал Николай, Ридан открыл незаметную дверь направо и, пропустив гостя, быстро прошел в глубину комнаты. Николай успел заметить только, что Ридан поднял там какой-то большой цилиндр и покрыл им что-то на отдельном круглом столике.

— Будьте осторожны, Николай Арсентьевич, тут тесно.

Действительно большая комната была вся заполнена длинными столами, причудливыми штативами с какими-то сложными комбинациями, стеклянных шаров, трубок, колб и колпаков, под которыми видны были другие сооружения из стекла, резины и металла. Всюду слух улавливал движение. Капали жидкости, ритмично звякали счетчики, жужжали механизмы самозаписывающих приборов, гудели моторчики насосов. Трубки разной толщины свисали от больших бутылей по стенам, оплетали столы и аппараты.

— Тут нас трое, — сказал Ридан, и Николай быстро оглянулся, но никого не увидел. — Третий… в разобранном виде.

Ридан говорил медленно и резко. Движения его стали спокойными, уверенными. Так преображался он всегда, входя в свои рабочие комнаты.

— Несколько дней назад мне доставили самоубийцу, пролежавшего в холодильнике морга три дня. Человек был вполне здоров физически. Он повесился, спрыгнув со стола. Смерть наступила мгновенно от вывиха шейного позвонка. Теперь идите сюда. Вот его сердце…

Николай прильнул к стеклянному колпаку.

Там на коренастом штативе, опираясь о кольцо, затянутое марлей, билось большое человеческое сердце. Обрезок его аорты был прикреплен к концу гуттаперчевой трубки. Сердце ритмично сжималось, фонтаном выбрасывая из себя прозрачную, бесцветную жидкость, и снова расширялось, набирая эту жидкость из трубки.